оставь Христу его венец терновый

[goddammittimmy]

ГРОБ ГРОБ КЛАДБИЩЕ ПИДОР
Ландави все еще не умеет заканчивать тексты, не то что начинать.
Краткая справка о, если кто-то все-таки полезет под кат: это такая, мгм, плохая пародия на мир ГП без ГП, валшепство и магея, один ебанувшийся драйзер и его гомосексуальная-любовь-всей-жизни. Известная тема: драйзеру плохо - пойдет и сделает плохо всем, а то хули один-то.

не играйте, дети, с веществами

Уолтер сходил с ума.
Шепот Темной магии теперь, так или иначе, присутствовал в его мыслях, а совесть, которой он так гордился лет двадцать, а может, двадцать пять назад, испарилась, будто ее никогда не было. Прошлое окуталось дымкой непонимания. Как раньше он жил иначе? Почему он так жил, что его сдерживало от прямых лучей настоящей тьмы? Уолтер на собственном примере убедился, что черное солнце ничуть не хуже белого, и стал жить под новым светилом.
Он получил эту побрякушку, когда в очередной раз его отряд накрыл небольшой «черный» рынок магических предметов и существ. Юных драконов, которые могут разве что зажигалкой служить, продавали за копейки, а скорлупу их яиц кто-то умудрялся использовать вместо посуды – она была достаточно твердой, чтобы не лопаться от огня и не ломаться от удара камнем. Побрякушка представляла собой женский – скорее женский, судя по перламутрово-розовым переливам, - узкий браслет, налезший на Уолтера только с третьей попытки. Увеличиваться от заклинания браслет упорно не хотел, и, получив странный артефакт, Валентайн не хотел его сломать от неаккуратности. Волосы старой девы, точь-в-точь как в детских маггловских сказках про ведьм, Уолтер запомнил надолго: как он наматывал их на кулак, как их владелица вопила тонким голосом сирены, как она вскидывала и опускала тонкие, костлявые руки. Уолтер давно не пользовался возможностью проникать в чужие сны – научившись ее контролировать, он перекрыл себе воздух в чужих измерениях. Усыплять и врезаться в чужое мироздание раз за разом ему за столько лет оперативной работы наскучило: теперь Уолтер хотел слышать крики на допросах, а не мирный храп, долетающий до края уха. Поэтому, когда сотрудники Аврората начали тревожно коситься, а волосы ведьмы стали напоминать грязную половую тряпку, она, наконец, призналась, для чего предназначен браслет. Уолтер забрал его себе, посмотрев на подчиненных таким взглядом, после которого никто бы не додумался нести заявление с жалобами – только, разве что, для увольнения.
Валентайн плотнее задернул рукав рубашки. Его одежда, и ранее не отличающаяся каким-то определенным стилем, стала из исключительно темных оттенков – он давно понял, что черная прочная ткань, может, и лишена вкуса, но хорошо скрывает слюну и кровь, не говоря уже о какой-никакой гарантии невидимости. Мало ли кто в черных одежках шастает по несчастливым районам? Из-за обилия черного с контрастными белыми волосами, когда Уолтер трансгрессировал, то оставлял после себя размытую черную дымку – будто большую летучую мышь сбило невидимой машиной и понесло в сторону.
Под рукавом поблескивал браслет. Несмотря на то, что Уолтер надел его еще с утра, с самых предрассветных сумерек, артефакт не давал тепла – и не поглощал его.
У Уолтера было веселое настроение. Желание причинить боль приелось и стало верным спутником – как на заданиях, так и дома. Валентайн хотел крови когда ел, когда пил, когда мыл руки, когда переодевался, когда ложился спать, утыкаясь носом в шевелюру темных волос или лицом в подушку – хотел крови всегда, и когда это дошло до логического пика, Уолтеру хотелось крови кого угодно.
Особенно человека, которому когда-то поклялся верностью, ради которого когда-то сдался Азкабану, ради которого бросил всех, кого любил. Уолтер и раньше не отличался любовью брать вину за что бы то ни было на себя, а теперь, с приходом Темной магии в его жизнь, скидывать на кого-то все плохие последствия стало еще проще. Конечно, это Фавианос виноват во всем. В том, что Уолтера посадили, в том, что Франческа вышла замуж за мудака-Айвена, в том, что Эрика его бросила – или он ее? Кто-нибудь помнит, как у них так вообще вышло? – в том, что он трахнул дочь некогда любимой девушки, спровоцировав на потерю памяти сразу двух подростков и оставив эту тайну с собой до самой могилы. В том, что он в жарком Египте повелся на смазливую кудрявую мордашку, в том, что Уолтер еще долго упрекал себя в гомосексуальной связи – которая, через столько лет, привела его к Темной магии и сумасбродству. Это с Фавианоса началась личная трагедия и драма Уолтера, и сегодня Фавианос поплатится, да!
Уолтер бесшумно открыл входную дверь. Он знал этот дом наизусть: мог идти с закрытыми глазами и ни разу не оступиться, знал каждый острый угол, каждый звук каждого предмета – тиканье часов, позвякивание посуды, журчание воды. Уолтер подумал, что если Фав когда-то додумается выгнать его, то он, того гляди, даже будет скучать – может, теперь, после всей той войны, Валентайн никогда не найдет себе место, которое сможет назвать «домом», но этот особняк стал чем-то вроде члена семьи, которого не хочется терять.
Если старая ведьма не соврала, Фавианос его не заметит. То есть, конечно, заметит, но не теми сенсорами, какими обычно он замечал людей – браслет хорошо скрывает своего носителя от попытки проникнуть в мозг, следовательно, такого человека нельзя прочитать с помощью эмпатии и телепатии. Уолтер обезопасил себя дурацкой побрякушкой, которая, наверное, не одну тысячу галлеонов может стоить, просто чтобы почувствовать себя в себе одним. Безумие после многократного использования «круциатуса» на почти невинных людях не собиралось отступать даже сейчас, но Валентайн привык к нему, как к родному, и воспринимал уже как часть себя. В отличие от Фавианоса.
На удивление Уолтера, браслет действовал. Когда он зашел в комнату, Арронакс сидел спиной к нему, нервно дернувшись – на звук, а не на смутное ощущение чего-то близкого и знакомого. Уолтер заметил на приятном смуглом лице оттенок непонимания – и мелко, злобно усмехнулся.
Они немного поговорили. Валентайн рассказывал о трудовых буднях, а Фавианос слушал, но его глаза все еще тонули в непонимании, руки оглаживали то листы пергамента, то столешницу, то колени, на которых ютилась палочка. Уолтеру определенно нравилась эта реакция; в какой-то из моментов он устал поговорить, поэтому грубо потянул Фава на ноги – чтобы через минуту толкнуть на кровать. Арронакс не сопротивлялся, но Уолтер даже в полумраке видел странный блеск его глаз, смешанный с чем-то, похожим на отчаяние.
Уолтер трахал его жестко, почти не смазав, не давая смотреть в лицо. Он жаждал стонов, криков, хоть какого-то отклика на свои действия – и каким бы ни был ответ, это провоцировало Валентайна на еще большую жестокость. Фавианос стонал и вскрикивал – Уолтер напирал сильнее, вжимал его лицом в подушку, путаясь пальцами в волосах. Фавианос стоически молчал и пытался заглянуть себе за спину – Уолтер его отворачивал и кусал до крови, жадно слизывая все красные капли и глядя на фиолетово-бордовые отметины после себя. Уолтер с каждой секундой проверял его на прочность и верность, на, черт побери, доверие – даже когда положил руку на чужую шею, сжимая и перекрывая воздух. Кожей ладони он чувствовал, что последние глотки воздуха колеблются в глотке, и, вместо того, чтобы наслаждаться собственным успехом, Уолтер смотрел на кресло, где осталась палочка. Он отлично знал, что бывает после того, как Фавианоса, без его личного желания, так откровенно эгоистически иметь. От предвкушения серии «круциатусов» - обязательно почти до смерти, - его кожа покрылась мурашками. Даже когда он отпустил слабеющую шею, кашель и новые стоны Фавианоса долетали до него сквозь толщу «лишь бы он не взял палочку, лишь бы он не взял палочку». Валентайн пожелал быть хозяином, пожелал быть главным – и очень не хотел, чтобы внезапный «Круцио!» или, того гляди, сама «Авада» прервала его триумф. Еще он не хотел, чтобы любовник, почти муж, знал об этом – но тут уж гарантия стопроцентная.
Он повторил финт с удушьем еще несколько раз, кидая Фавианоса то в почти бессознательное состояние, когда струйки слюны текут изо рта и кожа на лице приобретает красивый трупный оттенок, то в подобие нормы, когда воздух нормально циркулирует по крови. Когда Уолтер кончил, он придушил Арронакса еще раз – совсем близко к смерти.
- Ну что? – спокойно спросил он, когда взгляд Фавианоса прояснился. – Я же не исчерпал количество твоего доверия?
Не надо быть телепатом, чтобы увидеть в глазах напротив тоску и обиду. Уолтер воспринял этот удар с холодом тысячелетнего льда, и отразил его в сторону. Он заметил, что Фав немного лихорадочно перебирает руками по постели, пытаясь что-то ухватить – и Уолтер снова навис сверху, прекращая эти метания.
- Если ты поднимешь на меня палочку, Фавианос, я ее уничтожу, - негромко, но ясно сказал он, чувствуя, как у самого теперь перехватывает дыхание – только от этих слов. – И тебя… уничтожу.
Валентайн не стал дожидаться ответа – просто встал и начал быстро одеваться. Натянув брюки, он сильно пнул кресло в тьму комнаты, где не было толкового освещения от свечей – так, чтобы палочка точно укатилась подальше, и Фавианос потратил больше пяти минут на ее поиски, если все-таки найдет в себе силы. Уолтер выбежал из дома, в промозглый осенний дождь, в ночь, которая так его манит. Браслет, еле стянувшийся с руки, он бросил в лужу.
Уолтер сходил с ума, и если раньше была Фран для теплых, сестринских объятий, если раньше была Хлоя для ледяных моральных подзатыльников и стылой дружеской нежности во взгляде, если раньше была Эрика с ее эмоциональными бурями, которые только он, Уолтер Валентайн, мог превратить в штиль спокойствия, если раньше был хоть кто-то, то теперь не осталось никого. Безумие Уолтера жгло мосты, все ближе подкрадываясь к нему самому, и Валентайн точно знал лишь одно – следующая встреча с Фавианосом может стать для него последней.