ни одной зазубрины на лице прямом
аушка к аушке аушки
Morpheus! How could you leave me when I had need of your love?
Stop holding back!
Give me one reason to think you're decent
When I am alone
Don't you ever try to bring me back?
После того, как шайка Сигела смогла выловить его, пройти по остывшему следу и унюхать зыбкий лисий запах — после того, как шайка Сигела отрезала то, что делало Дрота, собственно, Дротом, его как зверолюдское, так и мужское достоинство, - Данко стал медленно, но верно меняться. Да, он только волей случая оказался жив после той облавы, что зародило в его душе не семена, а целое поле сомнений и подозрения; было ясно, что кто-то предал, причем кто-то из своих близких, поэтому, зализывая раны в своей норе (или, вернее сказать, дыре), Дротефолус тщетно пытался вычислить перебежчика, но безрезультатно. Он и сам, когда оклемался и смог доползти до своих людей, устроил мудаку ответный огонь, погружая улицы темнейших районов Блэкуолла в туманную бомбардировку. У Сигела не было и шанса выстоять против пятой части наемников, которые, завидев бумажку с суммой, предложенную Дротом, были готовы на штыки грудью бросаться — хотя бы потому, что это была всего лишь банда во главе с мелким зазнавшимся шутом, думающим, что он уже король только потому, что сумел воспользоваться беспомощностью Данко и отрезать его чертов пушистый хвостик. Дротефолус с удовольствием рассказывал его семье — жене и двум маленьким детям — о том, какой у них смышленый муж и отец, перед тем, как предать дом огню, пока Сигел прятался где-то в канализации с горсткой своих людей. Погуляв по улицам, расспросив дешевых информаторов — где-то пришлось позвенеть монеткой, а где-то — сталью меча, - Дрот плавно вышел на имена и фамилии.
Семьи людей Сигела постигла примерно та же участь. Дрот был готов обанкротиться, лишь бы вернуть каждую заслугу.
Естественно, он не делал это полностью напрямик. Его люди — мало кто знал, что они были именно его, в том и есть весь смысл подкупа — просто приходили и забирали чужие жизни, пока кровь и дым не вываливались на улицы, поэтому о личности того, кто стоит за разбоем, лишь робко догадывались.
Может, дело было даже не столько в хвосте, сколько в самом положении, в которое Дротефолуса поставило это предательство. За приличное время жизни в Блэкуолле никто и подумать не смел, что сам барон Ди, успешнейший опиумный делец с безупречной деловой репутацией, имеет родственные связи со зверолюдьми — Данко неплохо давались перевоплощения, но конкретно на это он положил несколько лет, убив драмменский акцент, впитав здешнюю моду и обычаи так, будто он тут родился, а не в один прекрасный день сполз мальчишкой с поезда.
За спиной его стали называть Кровавым бароном. Дроту нравилось, хоть он и не имел права так представляться.
Другое дело, что отсидевшийся в укрытии Сигел, до которого Данко не смог добраться, пришел лечиться к Марии. Сам Дрот ни о своей вендетте, ни об инциденте с нападением не рассказывал — просто потому, что не навещал друга и немножко любовника все это время, потратив силы и внимание на месть. Мария не знал, что произошло, если только урод не похвастался хвостом прямо перед его носом, попутно жалуясь на сожженный дом вместе с родней. Проблема заключалась в том, что Мария его вылечил.
Ну конечно.
Врачебные обязанности, тупые клятвы при поступлении на учебу, все эти раздражающие формальные мелочи — у Дрота достаточно затуманилась голова, чтобы признать и это очередным предательством. Мол, они вырвали у меня то единственное, за что ты меня вообще терпел, и все, давай-ка лечить их раны? Внутри Дротефолуса поселилась смертельная обида, о которой он решил даже не говорить.
Пусть лечит кого хочет, а я больше ни ногой, ни словом.
Может — и скорее всего, так бы и было — обратись Дрот за медицинской помощью первым, все обошлось бы иначе, но для Данко теперь это имело мало значения. Никакие пилюли не спасут уебка-Сигела, и Дрот бы убил его, даже если сам Мария встанет у него на пути. Благо, что он не встанет.
На следующий день после того, как Сигел побыл у Марии, его бренное, разорванное на части тело нашли в сточной канаве. Хвост Дрота он таскал с собой, будто талисман или очередной предмет навара, который собирался продать, поэтому, получив его обратно, Данко не раздумывая кинул бывшую часть тела в костер. С тех пор, как он лишился хвоста, спина неумолимо болела — помощь все-таки требовалась, причем профессиональная, хирургическая и, может, даже магическая. Перед копчиком у Дрота остался маленький, но чувствительный обрубок, с каждым днем ноющий все больше и больше. Сначала Данко просто пил различные обезболивающие, затем он стал запивать их алкоголем да покрепче. Когда — через месяц — и этого стало не хватать, он пошел на самую крайнюю меру, обозначенную значком «запрещено при любых обстоятельствах». Видимо, не при любых.
Дрот внимательно взглянул на большой, стеклянный шприц, увидел, как блестит кончик иглы в свете керосиновой лампы. Руку уже свело от давления жгута, а он все смотрел, не решаясь на простое действие.
Блэкуолл его уже пять дней как потерял. С хвостом или без, Дротефолус продолжал быть лисом, мастером маскировки и любителем спрятаться в место, где ни одна живая душа не сможет его найти. Пташка нащебетала, что его ищет Медный король, но Дроту было плевать — как ищет, так и перестанет.
В конце концов, король может быть только один, и он больше не хотел — не мог — считать им Аксельманна. Не после всего.
Подумав о том, что где-то там Мария, устав от поисков, идет к дому Саломеи, о том, чем они будут заниматься ночь напролет, о том, как у Марии медленно выветривается из головы мысль найти его, Дрота, Данко закусил губу. Игла вошла в податливую плоть, и Дротефолус загонял ее дальше, пока не почувствовал легчайшее сопротивление. У вен не было нервных окончаний, но как-то ведь их находили…
Дрот почувствовал, как внутри него начинает течь отборный морфин. Когда большой палец дожал из шприца все до последней капельки, он его небрежно выронил и развязал жгут, вытянувшись в мягком кресле. Сидеть было больнее всего, поэтому он полулежал, не заметив легких слезинок, засевших в глазницах.
Боль стала плавно отступать. Сначала она перестала так яростно ломать спину, потом отпустила плечи, прошлась по рукам и ногам, в конце концов дошла до головы и испарилась. Дротефолус почувствовал нежную волну эйфории, впрочем, сейчас все, что не приносило боль, ощущалось им как истинное блаженство, доступное лишь богам. За закрытыми глазами плясали огоньки и воспоминания.
Он забыл о войне, забыл о непрекращающейся работе. Он плыл по маковому полю, и это единственное, что было важно. Он рассматривал красные асимметричные чашечки, которые сменялись на вид тяжелыми зелеными бутонами. Дроту захотелось укусить один такой, и он укусил; на язык ему полилось белое, горькое, как полынь, молоко, но чем больше он слизывал его, тем лучше ему становилось. В конце поля стоял человек, и Дрот подсознательно знал, кто это, но будто не мог разглядеть — сначала он увидел размытый силуэт, потом, подойдя ближе и утирая молоко с губ, смог рассмотреть черты лица. Они менялись: Дрот мог поклясться, что сначала видел перед собой до боли знакомое женское лицо, но стоило ему немного изменить угол взгляда, как оно превращалось в до боли знакомое мужское. Смесь из Саломеи и Марии дала ему пощечину, и Дрот начал кричать. Он ревел от обиды, что одна сначала отказалась от его чувств, а второй предал, потом начал стучать кулаками о траву поля, вырывая чертовы маки, и кричал, пока окончательно не охрип. Затем он полез драться, но понял, что смесь состоит из камня и продолжает все так же осуждающе и злобно смотреть.
Очнулся Дрот уже на полу. Ребра ладоней были избиты почти в мясо, а около большого пальца красовался налитый синевой и фиолетовой кромкой укус, из которого текла струйка крови.
Дротефолус быстро пристрастился к морфину. Он ни на секунду не пытался сдерживать себя, и, даже если и выходил в люди, всегда имел с собой в заднем кармане прочный флакончик и шприц. Его локти быстро стали непригодны, поэтому он стал колоть везде, где видел синие прожилки вен.
От одного такого укола в грудь он словил передозировку, не рассчитав дозу, и вопил на весь квартал в своем подвале, пугая даже вояк, которые всякого повидали в жизни. Дрот вопил об одиночестве.
Через неделю после этого, оклемавшись и придя более-менее в порядок, Дрот все-таки решил навестить старого друга. Обида от несбывшегося предательства уже почти отлегла, так что шагал он легко, почти подпрыгивая, и одевался теперь только в то, что имело длинные рукава. Глаза Дрота тоже потеряли цвет, заменившись на большие расширенные зрачки. Обрубок хвоста зажил, но не прекращал болеть; ему нужно было лечение, а не опиумная терапия, и даже когда Данко вспоминал об этом, он сразу отметал мысль о том, чтобы пойти за помощью к Марии. Он не хотел быть Сигелом.
- Приветик, - его голос стал сиплым и тихим, а улыбка приобрела блаженный оттенок. - Как дела? Когда на свадьбу с Саломеей пригласишь?
Morpheus! How could you leave me when I had need of your love?
Stop holding back!
Give me one reason to think you're decent
When I am alone
Don't you ever try to bring me back?
После того, как шайка Сигела смогла выловить его, пройти по остывшему следу и унюхать зыбкий лисий запах — после того, как шайка Сигела отрезала то, что делало Дрота, собственно, Дротом, его как зверолюдское, так и мужское достоинство, - Данко стал медленно, но верно меняться. Да, он только волей случая оказался жив после той облавы, что зародило в его душе не семена, а целое поле сомнений и подозрения; было ясно, что кто-то предал, причем кто-то из своих близких, поэтому, зализывая раны в своей норе (или, вернее сказать, дыре), Дротефолус тщетно пытался вычислить перебежчика, но безрезультатно. Он и сам, когда оклемался и смог доползти до своих людей, устроил мудаку ответный огонь, погружая улицы темнейших районов Блэкуолла в туманную бомбардировку. У Сигела не было и шанса выстоять против пятой части наемников, которые, завидев бумажку с суммой, предложенную Дротом, были готовы на штыки грудью бросаться — хотя бы потому, что это была всего лишь банда во главе с мелким зазнавшимся шутом, думающим, что он уже король только потому, что сумел воспользоваться беспомощностью Данко и отрезать его чертов пушистый хвостик. Дротефолус с удовольствием рассказывал его семье — жене и двум маленьким детям — о том, какой у них смышленый муж и отец, перед тем, как предать дом огню, пока Сигел прятался где-то в канализации с горсткой своих людей. Погуляв по улицам, расспросив дешевых информаторов — где-то пришлось позвенеть монеткой, а где-то — сталью меча, - Дрот плавно вышел на имена и фамилии.
Семьи людей Сигела постигла примерно та же участь. Дрот был готов обанкротиться, лишь бы вернуть каждую заслугу.
Естественно, он не делал это полностью напрямик. Его люди — мало кто знал, что они были именно его, в том и есть весь смысл подкупа — просто приходили и забирали чужие жизни, пока кровь и дым не вываливались на улицы, поэтому о личности того, кто стоит за разбоем, лишь робко догадывались.
Может, дело было даже не столько в хвосте, сколько в самом положении, в которое Дротефолуса поставило это предательство. За приличное время жизни в Блэкуолле никто и подумать не смел, что сам барон Ди, успешнейший опиумный делец с безупречной деловой репутацией, имеет родственные связи со зверолюдьми — Данко неплохо давались перевоплощения, но конкретно на это он положил несколько лет, убив драмменский акцент, впитав здешнюю моду и обычаи так, будто он тут родился, а не в один прекрасный день сполз мальчишкой с поезда.
За спиной его стали называть Кровавым бароном. Дроту нравилось, хоть он и не имел права так представляться.
Другое дело, что отсидевшийся в укрытии Сигел, до которого Данко не смог добраться, пришел лечиться к Марии. Сам Дрот ни о своей вендетте, ни об инциденте с нападением не рассказывал — просто потому, что не навещал друга и немножко любовника все это время, потратив силы и внимание на месть. Мария не знал, что произошло, если только урод не похвастался хвостом прямо перед его носом, попутно жалуясь на сожженный дом вместе с родней. Проблема заключалась в том, что Мария его вылечил.
Ну конечно.
Врачебные обязанности, тупые клятвы при поступлении на учебу, все эти раздражающие формальные мелочи — у Дрота достаточно затуманилась голова, чтобы признать и это очередным предательством. Мол, они вырвали у меня то единственное, за что ты меня вообще терпел, и все, давай-ка лечить их раны? Внутри Дротефолуса поселилась смертельная обида, о которой он решил даже не говорить.
Пусть лечит кого хочет, а я больше ни ногой, ни словом.
Может — и скорее всего, так бы и было — обратись Дрот за медицинской помощью первым, все обошлось бы иначе, но для Данко теперь это имело мало значения. Никакие пилюли не спасут уебка-Сигела, и Дрот бы убил его, даже если сам Мария встанет у него на пути. Благо, что он не встанет.
На следующий день после того, как Сигел побыл у Марии, его бренное, разорванное на части тело нашли в сточной канаве. Хвост Дрота он таскал с собой, будто талисман или очередной предмет навара, который собирался продать, поэтому, получив его обратно, Данко не раздумывая кинул бывшую часть тела в костер. С тех пор, как он лишился хвоста, спина неумолимо болела — помощь все-таки требовалась, причем профессиональная, хирургическая и, может, даже магическая. Перед копчиком у Дрота остался маленький, но чувствительный обрубок, с каждым днем ноющий все больше и больше. Сначала Данко просто пил различные обезболивающие, затем он стал запивать их алкоголем да покрепче. Когда — через месяц — и этого стало не хватать, он пошел на самую крайнюю меру, обозначенную значком «запрещено при любых обстоятельствах». Видимо, не при любых.
Дрот внимательно взглянул на большой, стеклянный шприц, увидел, как блестит кончик иглы в свете керосиновой лампы. Руку уже свело от давления жгута, а он все смотрел, не решаясь на простое действие.
Блэкуолл его уже пять дней как потерял. С хвостом или без, Дротефолус продолжал быть лисом, мастером маскировки и любителем спрятаться в место, где ни одна живая душа не сможет его найти. Пташка нащебетала, что его ищет Медный король, но Дроту было плевать — как ищет, так и перестанет.
В конце концов, король может быть только один, и он больше не хотел — не мог — считать им Аксельманна. Не после всего.
Подумав о том, что где-то там Мария, устав от поисков, идет к дому Саломеи, о том, чем они будут заниматься ночь напролет, о том, как у Марии медленно выветривается из головы мысль найти его, Дрота, Данко закусил губу. Игла вошла в податливую плоть, и Дротефолус загонял ее дальше, пока не почувствовал легчайшее сопротивление. У вен не было нервных окончаний, но как-то ведь их находили…
Дрот почувствовал, как внутри него начинает течь отборный морфин. Когда большой палец дожал из шприца все до последней капельки, он его небрежно выронил и развязал жгут, вытянувшись в мягком кресле. Сидеть было больнее всего, поэтому он полулежал, не заметив легких слезинок, засевших в глазницах.
Боль стала плавно отступать. Сначала она перестала так яростно ломать спину, потом отпустила плечи, прошлась по рукам и ногам, в конце концов дошла до головы и испарилась. Дротефолус почувствовал нежную волну эйфории, впрочем, сейчас все, что не приносило боль, ощущалось им как истинное блаженство, доступное лишь богам. За закрытыми глазами плясали огоньки и воспоминания.
Он забыл о войне, забыл о непрекращающейся работе. Он плыл по маковому полю, и это единственное, что было важно. Он рассматривал красные асимметричные чашечки, которые сменялись на вид тяжелыми зелеными бутонами. Дроту захотелось укусить один такой, и он укусил; на язык ему полилось белое, горькое, как полынь, молоко, но чем больше он слизывал его, тем лучше ему становилось. В конце поля стоял человек, и Дрот подсознательно знал, кто это, но будто не мог разглядеть — сначала он увидел размытый силуэт, потом, подойдя ближе и утирая молоко с губ, смог рассмотреть черты лица. Они менялись: Дрот мог поклясться, что сначала видел перед собой до боли знакомое женское лицо, но стоило ему немного изменить угол взгляда, как оно превращалось в до боли знакомое мужское. Смесь из Саломеи и Марии дала ему пощечину, и Дрот начал кричать. Он ревел от обиды, что одна сначала отказалась от его чувств, а второй предал, потом начал стучать кулаками о траву поля, вырывая чертовы маки, и кричал, пока окончательно не охрип. Затем он полез драться, но понял, что смесь состоит из камня и продолжает все так же осуждающе и злобно смотреть.
Очнулся Дрот уже на полу. Ребра ладоней были избиты почти в мясо, а около большого пальца красовался налитый синевой и фиолетовой кромкой укус, из которого текла струйка крови.
Дротефолус быстро пристрастился к морфину. Он ни на секунду не пытался сдерживать себя, и, даже если и выходил в люди, всегда имел с собой в заднем кармане прочный флакончик и шприц. Его локти быстро стали непригодны, поэтому он стал колоть везде, где видел синие прожилки вен.
От одного такого укола в грудь он словил передозировку, не рассчитав дозу, и вопил на весь квартал в своем подвале, пугая даже вояк, которые всякого повидали в жизни. Дрот вопил об одиночестве.
Через неделю после этого, оклемавшись и придя более-менее в порядок, Дрот все-таки решил навестить старого друга. Обида от несбывшегося предательства уже почти отлегла, так что шагал он легко, почти подпрыгивая, и одевался теперь только в то, что имело длинные рукава. Глаза Дрота тоже потеряли цвет, заменившись на большие расширенные зрачки. Обрубок хвоста зажил, но не прекращал болеть; ему нужно было лечение, а не опиумная терапия, и даже когда Данко вспоминал об этом, он сразу отметал мысль о том, чтобы пойти за помощью к Марии. Он не хотел быть Сигелом.
- Приветик, - его голос стал сиплым и тихим, а улыбка приобрела блаженный оттенок. - Как дела? Когда на свадьбу с Саломеей пригласишь?