ни одной зазубрины на лице прямом
любимый сорт героина
Ее звали Люсиль, и Гектор ее ненавидел.
Когда тебе двадцать с чем-то, – уже и сам забыл, сколько, потому что больше ничто не измеряется возрастом, а только навыками и талантами, которые когда-то казались лишними и ненужными, - «ненавистью» называется любая неприязнь. Уровень самой неприязни при этом может варьироваться от легкой до неизлечимой, но так как Гектор всегда был максималистом, его «ненависть» была лишь неизлечимой – и Люсиль, крашеная шлюха, заслужила ее всем своим естеством. Да, то, что она была дочерью какой-то важной шишки, Блэра ничуть не смущало – его смущали ее искусственные ресницы, накладные ногти блядско-розового цвета, ее нелепая светловолосая шевелюра, облитая лаком для поддержания формы и объема, ее дорогой парфюм, пахнущий при этом как смесь кошачьей мочи и герани – той самой, которая стояла на подоконнике в его доме. Мать любила герань, а Гектор с детства терпеть не мог.
Но больше, конечно, его смущало внимание Кальвина. Блэр лучше всех знал, что Синклер, если ему что-то надо, может и на колени встать, и в рот взять. Для Кальвина это было естественной, простой услугой ради какой-то большой выгоды, и, вопреки ожиданиям что врагов, что союзников, гордость главы Мародеров не страдала. Ни от следов спермы, которые Гектор как-то раз нашел на полотенце, ярко представив себе картину: Кальвин вытирал им лицо, но невесомая липкая пленочка все равно оставалась даже после полотенца, воды и мыла. Ни от ухаживаний такой размалеванной дамочки. Гектор ни на йоту не приблизился к пониманию, как так можно, несмотря на то, что уже давно пронзил суть системы, суть таких поблажек; возможно, в них было второе дно, на которое Кальвин мог лечь и уберечь себя от стыда, собственной неприязни, от всего, чему сам себя подвергал, но на него Блэр проникнуть не мог. В такие моменты он ненавидел Кальвина так же, как Люсиль, и с этим надо было что-то делать.
Например, выпить. Текила играла в пустом желудке Гектора мескальные танцы, побуждая его не то проблеваться, не то выпить еще. Заплеванный бар, в который их привел кто-то из компании – Гектор даже не смотрел на неоновые выписки очередных заведений, где упивался в стеклянный дребезг, он просто шел и заказывал чего покрепче, - трясся от громкой музыки и топота ног. Краем глаза Блэр заметил, что в углу, где сидел Синклер с этой девчонкой на коленях, начались движения-шевеления, поэтому Гектор, не контролируя свое тело, пошел за ними. Длинные, внезапные коридоры выбивались из общего строения бара – основное лоно вмещало в себя две широкие комнаты, в одной из которых был танцпол, а в другой – различные столики, и они чудесно перемежались между собой. Узкие, тонкие, как кости ребенка или позвоночник рыбы, коридоры путали Гектора еще больше, чем текила. Перед взором маячили светлые волосы Люсиль, на ее талии была рука Кальвина. И как только умудряются ходить здесь вдвоем, почти прямо, когда сам Блэр может только боком и чуть-чуть ползком?
В голове Гектора появилась новая картина. Сейчас Кальвин, наплевав на правила и в очередной раз проявив самоуверенность, сядет за руль машины; Люсиль сядет на соседнее сиденье, и пока Синклер будет везти ее в местечко, где можно, наконец, перепихнуться, она будет ему отсасывать. Или, если ее рот разработан достаточно хорошо, Кальвин не станет добираться до дома – заедет куда-нибудь в глушь, где можно без опаски быть увиденными трахать это безмозглое тело прямо в машине. Скорее всего, Кальвин бы поступил иначе – Гектор мог предугадать лишь мотив его действия, но не сам процесс, - однако мысль о том, что совсем скоро Кальвин, ЕГО Кальвин, будет уделять какой-то шлюхе все свое внимание, взбесила Гектора. Его рука сама потянулась к поясу, доставая изящный кинжал – клинок, купленный на черном рынке драконьей планеты, и замахнулся. Сколько бы Гектор ни выпил – его точность не изменяла себе и на полпроцента.
Лезвие вошло в затылок Люсиль, как в масло. Застряв в маленьких дисках спинного мозга, кинжал торчал из премилой шеи Люсиль, и Гектор хрипло засмеялся под аккомпанемент задыхающейся, кашляющей и удивленной шлюхи. Предсмертные всхлипы ни с чем не перепутаешь, особенно если периодически слышать их по несколько раз на дню. Кальвин, кажется, тоже удивился – сначала звукам, затем обмякшим мешком бижутерии, макияжа и дорогих тряпок. Гектор увидел, что он смотрит на него – и мог бы поклясться, что видел в глазах Синклера адские огни.
Плитка туалета была холодной и пахла моющими средствами. Блэр невольно приложился к ней щекой пару раз, столько же – лбом и головой, рассекая бровь и скулу. Текила потихоньку выветривалась, потихоньку – выливалась из самого Гектора, вместе с кровью, слюной и желчью. Кальвин бил его так, будто Блэр никогда не спасал ему жизнь, будто они не были знакомы до этой ночи – ночи, когда Гектор, поддавшись очередному ревнивому порыву, убил важную для игры Кальвина пешку.
Все, что было до этого, казалось мелочью. Мигом, который пролетел мимо, резанул по лицу кистеперой рыбкой, и исчез в бездне памяти.
Гектор не знал, что можно принести столько боли кулаками. Наверное, с костяшек Кальвина содралась кожа от такого усердия, потому что в какой-то момент – Блэр перестал различать время, не видел разницы между минутой и вечностью, - Синклер стал его остервенело пинать. Гектор дрожащей рукой поймал вытекший вместе с кровью передний зуб и очень скоро услышал – или, скорее, почувствовал – треск еще одного. Носом он уже давно не дышал, глаза заплыли синяками, а лоб саднил от частых встреч то с полом, то со стеной. Кальвин перестал только тогда, когда тело перестало слушать пассивный, плавающий ум Гектора и попыталось отползти, прикрыться от обрушивающихся ударов, спрятаться. За все время этой односторонней драки Гектор быстро перестал понимать, сколько своей крови он нечаянно проглотил, поэтому сейчас она беспорядочной алостью свернулась вместе с оставшейся текилой и встала в пищеводе.
- Ну и какого хуя, Блэр? – Гектор кожей чувствовал, что Кальвин злится, но также чувствовал, что ублюдок улыбается. Ему не нужны глаза, чтобы видеть привычный оскал-ухмылку, перерезающую лицо блондинистого мудака. Блэр ощутил, что его подняли от пола за волосы – боль стала постоянной, поэтому приходилось тонко высматривать перемены. Вместо ответа – даже если бы Гектор хотел, он бы не смог справиться с речью, - Блэр плюнул кровью в сторону голоса. Сразу после он получил еще серию ударов, и когда Кальвин оставил его валяться в бесформенной кляксе-жиже бордовой, наполовину запекшейся субстанции, Гектор позволил себе проблеваться.
Гектору нравились земляне. Несмотря на его скверный характер, ему все же удалось завести здесь и хороших знакомых, и друзей вне Мародеров. Вполне могло статься так, что всезнающий Кальвин не смог бы найти его в доме одного из таких приятелей, и за это Гектор любил землян больше всего. Тонкие, искусно выполненные швы паутинкой расползлись по его лицу, а дырки на месте вырванных и выломанных зубов прекращали болеть после лошадиной дозы обезболивающего. Кеннет, должно быть, долго над ним шаманил, чтобы привести в порядок после такого разгрома, и Гектор даже был благодарен – Кеннет не задавал вопросов, а откуда-то прекрасно знал все сам.
- Вот сдохнешь так в каком-нибудь сортире, и дальше что? Вот что дальше, Гека? – спрашивала пятнадцатилетняя сестра Кеннета, заглядывая во все еще заплывшие глаза Блэра. Он отвернулся и промолчал.
- А знаешь, что дальше? Вот так и продолжит Синклер трахать все живое и неживое, и даже не вспомнит! Ты ему всего себя отдаешь, а о-о-он!..
- Неживое он оставляет мне, - выдавил из себя Гектор.
- Ты невыносим! – все больше распалялась она, вызывая у Блэра кривую улыбку. Флора раздражающе эмоционировала, но сейчас Гектору это почему-то нравилась. После Люсиль ему хотелось посмотреть на что-нибудь искреннее и настоящее.
- Мое дело – это служить Синклеру. А где и когда и по чьей вине я сдохну – меня не ебет, - спокойно продолжил Гектор. – Захочет убить – пусть убивает, лишь бы не делал с моим трупом то, что с трупами обычно делаю я.
- А что ты с ними делаешь, кстати? – спросила Флора.
- Ничего, - перебил Кеннет, и в его голосе слышалось предупреждение. Блэр замолчал.
Гектор вернулся к Мародерам через две недели. Ни один из его переломов еще не зажил, поэтому он, откровенно говоря, абсолютно не был готов к оперативной работе. Вопреки собственным ожиданиям Блэра, Кальвин едва ли смерил его взглядом, и на вопрос, когда ему стоит браться за оружие, ответил емким «не сейчас».
Полтора месяца спустя рядом с Кальвином ошивалась новая шлюшка. Ее звали Тиффани и она тоже была чьей-то высокопоставленной дочерью. У Тиффани было лицо в форме сердечка, усыпанное то веснушками, то родинками, и черные вьющиеся волосы. Гектор пил кальвадос. Он молча проводил взглядом Кальвина и его новую подружку, хотя рука привычным жестом легла на холодную рукоять – полежала там немного и отпустила.
Гектор знал: совсем скоро настанет зима, и в самые тяжкие морозы Кальвин не будет против от его тушки рядом с собой. Тогда Гектор станет его греть, всю ночь думая о том, что пора бы бросить это все, бросить Кальвина и уйти, а наутро, засыпая некрепким сном, хранить на чужой коже свое тепло – со знанием, что никто не согреет белобрысого ублюдка так, как он.
не плачь обо мне, я всего лишь собака,
и дело мое - защищать от мрака,
и тело мое сохраняет тепло,
когда, казалось бы, все ушло.
и дело мое - защищать от мрака,
и тело мое сохраняет тепло,
когда, казалось бы, все ушло.
Ее звали Люсиль, и Гектор ее ненавидел.
Когда тебе двадцать с чем-то, – уже и сам забыл, сколько, потому что больше ничто не измеряется возрастом, а только навыками и талантами, которые когда-то казались лишними и ненужными, - «ненавистью» называется любая неприязнь. Уровень самой неприязни при этом может варьироваться от легкой до неизлечимой, но так как Гектор всегда был максималистом, его «ненависть» была лишь неизлечимой – и Люсиль, крашеная шлюха, заслужила ее всем своим естеством. Да, то, что она была дочерью какой-то важной шишки, Блэра ничуть не смущало – его смущали ее искусственные ресницы, накладные ногти блядско-розового цвета, ее нелепая светловолосая шевелюра, облитая лаком для поддержания формы и объема, ее дорогой парфюм, пахнущий при этом как смесь кошачьей мочи и герани – той самой, которая стояла на подоконнике в его доме. Мать любила герань, а Гектор с детства терпеть не мог.
Но больше, конечно, его смущало внимание Кальвина. Блэр лучше всех знал, что Синклер, если ему что-то надо, может и на колени встать, и в рот взять. Для Кальвина это было естественной, простой услугой ради какой-то большой выгоды, и, вопреки ожиданиям что врагов, что союзников, гордость главы Мародеров не страдала. Ни от следов спермы, которые Гектор как-то раз нашел на полотенце, ярко представив себе картину: Кальвин вытирал им лицо, но невесомая липкая пленочка все равно оставалась даже после полотенца, воды и мыла. Ни от ухаживаний такой размалеванной дамочки. Гектор ни на йоту не приблизился к пониманию, как так можно, несмотря на то, что уже давно пронзил суть системы, суть таких поблажек; возможно, в них было второе дно, на которое Кальвин мог лечь и уберечь себя от стыда, собственной неприязни, от всего, чему сам себя подвергал, но на него Блэр проникнуть не мог. В такие моменты он ненавидел Кальвина так же, как Люсиль, и с этим надо было что-то делать.
Например, выпить. Текила играла в пустом желудке Гектора мескальные танцы, побуждая его не то проблеваться, не то выпить еще. Заплеванный бар, в который их привел кто-то из компании – Гектор даже не смотрел на неоновые выписки очередных заведений, где упивался в стеклянный дребезг, он просто шел и заказывал чего покрепче, - трясся от громкой музыки и топота ног. Краем глаза Блэр заметил, что в углу, где сидел Синклер с этой девчонкой на коленях, начались движения-шевеления, поэтому Гектор, не контролируя свое тело, пошел за ними. Длинные, внезапные коридоры выбивались из общего строения бара – основное лоно вмещало в себя две широкие комнаты, в одной из которых был танцпол, а в другой – различные столики, и они чудесно перемежались между собой. Узкие, тонкие, как кости ребенка или позвоночник рыбы, коридоры путали Гектора еще больше, чем текила. Перед взором маячили светлые волосы Люсиль, на ее талии была рука Кальвина. И как только умудряются ходить здесь вдвоем, почти прямо, когда сам Блэр может только боком и чуть-чуть ползком?
В голове Гектора появилась новая картина. Сейчас Кальвин, наплевав на правила и в очередной раз проявив самоуверенность, сядет за руль машины; Люсиль сядет на соседнее сиденье, и пока Синклер будет везти ее в местечко, где можно, наконец, перепихнуться, она будет ему отсасывать. Или, если ее рот разработан достаточно хорошо, Кальвин не станет добираться до дома – заедет куда-нибудь в глушь, где можно без опаски быть увиденными трахать это безмозглое тело прямо в машине. Скорее всего, Кальвин бы поступил иначе – Гектор мог предугадать лишь мотив его действия, но не сам процесс, - однако мысль о том, что совсем скоро Кальвин, ЕГО Кальвин, будет уделять какой-то шлюхе все свое внимание, взбесила Гектора. Его рука сама потянулась к поясу, доставая изящный кинжал – клинок, купленный на черном рынке драконьей планеты, и замахнулся. Сколько бы Гектор ни выпил – его точность не изменяла себе и на полпроцента.
Лезвие вошло в затылок Люсиль, как в масло. Застряв в маленьких дисках спинного мозга, кинжал торчал из премилой шеи Люсиль, и Гектор хрипло засмеялся под аккомпанемент задыхающейся, кашляющей и удивленной шлюхи. Предсмертные всхлипы ни с чем не перепутаешь, особенно если периодически слышать их по несколько раз на дню. Кальвин, кажется, тоже удивился – сначала звукам, затем обмякшим мешком бижутерии, макияжа и дорогих тряпок. Гектор увидел, что он смотрит на него – и мог бы поклясться, что видел в глазах Синклера адские огни.
Плитка туалета была холодной и пахла моющими средствами. Блэр невольно приложился к ней щекой пару раз, столько же – лбом и головой, рассекая бровь и скулу. Текила потихоньку выветривалась, потихоньку – выливалась из самого Гектора, вместе с кровью, слюной и желчью. Кальвин бил его так, будто Блэр никогда не спасал ему жизнь, будто они не были знакомы до этой ночи – ночи, когда Гектор, поддавшись очередному ревнивому порыву, убил важную для игры Кальвина пешку.
Все, что было до этого, казалось мелочью. Мигом, который пролетел мимо, резанул по лицу кистеперой рыбкой, и исчез в бездне памяти.
Гектор не знал, что можно принести столько боли кулаками. Наверное, с костяшек Кальвина содралась кожа от такого усердия, потому что в какой-то момент – Блэр перестал различать время, не видел разницы между минутой и вечностью, - Синклер стал его остервенело пинать. Гектор дрожащей рукой поймал вытекший вместе с кровью передний зуб и очень скоро услышал – или, скорее, почувствовал – треск еще одного. Носом он уже давно не дышал, глаза заплыли синяками, а лоб саднил от частых встреч то с полом, то со стеной. Кальвин перестал только тогда, когда тело перестало слушать пассивный, плавающий ум Гектора и попыталось отползти, прикрыться от обрушивающихся ударов, спрятаться. За все время этой односторонней драки Гектор быстро перестал понимать, сколько своей крови он нечаянно проглотил, поэтому сейчас она беспорядочной алостью свернулась вместе с оставшейся текилой и встала в пищеводе.
- Ну и какого хуя, Блэр? – Гектор кожей чувствовал, что Кальвин злится, но также чувствовал, что ублюдок улыбается. Ему не нужны глаза, чтобы видеть привычный оскал-ухмылку, перерезающую лицо блондинистого мудака. Блэр ощутил, что его подняли от пола за волосы – боль стала постоянной, поэтому приходилось тонко высматривать перемены. Вместо ответа – даже если бы Гектор хотел, он бы не смог справиться с речью, - Блэр плюнул кровью в сторону голоса. Сразу после он получил еще серию ударов, и когда Кальвин оставил его валяться в бесформенной кляксе-жиже бордовой, наполовину запекшейся субстанции, Гектор позволил себе проблеваться.
Гектору нравились земляне. Несмотря на его скверный характер, ему все же удалось завести здесь и хороших знакомых, и друзей вне Мародеров. Вполне могло статься так, что всезнающий Кальвин не смог бы найти его в доме одного из таких приятелей, и за это Гектор любил землян больше всего. Тонкие, искусно выполненные швы паутинкой расползлись по его лицу, а дырки на месте вырванных и выломанных зубов прекращали болеть после лошадиной дозы обезболивающего. Кеннет, должно быть, долго над ним шаманил, чтобы привести в порядок после такого разгрома, и Гектор даже был благодарен – Кеннет не задавал вопросов, а откуда-то прекрасно знал все сам.
- Вот сдохнешь так в каком-нибудь сортире, и дальше что? Вот что дальше, Гека? – спрашивала пятнадцатилетняя сестра Кеннета, заглядывая во все еще заплывшие глаза Блэра. Он отвернулся и промолчал.
- А знаешь, что дальше? Вот так и продолжит Синклер трахать все живое и неживое, и даже не вспомнит! Ты ему всего себя отдаешь, а о-о-он!..
- Неживое он оставляет мне, - выдавил из себя Гектор.
- Ты невыносим! – все больше распалялась она, вызывая у Блэра кривую улыбку. Флора раздражающе эмоционировала, но сейчас Гектору это почему-то нравилась. После Люсиль ему хотелось посмотреть на что-нибудь искреннее и настоящее.
- Мое дело – это служить Синклеру. А где и когда и по чьей вине я сдохну – меня не ебет, - спокойно продолжил Гектор. – Захочет убить – пусть убивает, лишь бы не делал с моим трупом то, что с трупами обычно делаю я.
- А что ты с ними делаешь, кстати? – спросила Флора.
- Ничего, - перебил Кеннет, и в его голосе слышалось предупреждение. Блэр замолчал.
Гектор вернулся к Мародерам через две недели. Ни один из его переломов еще не зажил, поэтому он, откровенно говоря, абсолютно не был готов к оперативной работе. Вопреки собственным ожиданиям Блэра, Кальвин едва ли смерил его взглядом, и на вопрос, когда ему стоит браться за оружие, ответил емким «не сейчас».
Полтора месяца спустя рядом с Кальвином ошивалась новая шлюшка. Ее звали Тиффани и она тоже была чьей-то высокопоставленной дочерью. У Тиффани было лицо в форме сердечка, усыпанное то веснушками, то родинками, и черные вьющиеся волосы. Гектор пил кальвадос. Он молча проводил взглядом Кальвина и его новую подружку, хотя рука привычным жестом легла на холодную рукоять – полежала там немного и отпустила.
Гектор знал: совсем скоро настанет зима, и в самые тяжкие морозы Кальвин не будет против от его тушки рядом с собой. Тогда Гектор станет его греть, всю ночь думая о том, что пора бы бросить это все, бросить Кальвина и уйти, а наутро, засыпая некрепким сном, хранить на чужой коже свое тепло – со знанием, что никто не согреет белобрысого ублюдка так, как он.
@темы: словно Чингисхан, облитый ванильным мороженым, вот он, твой ебаный дирижабль
-
-
03.03.2016 в 08:48-
-
03.03.2016 в 13:51больше меня хвали, еще больше-
-
03.03.2016 в 13:51больше меня хвали, еще больше-
-
03.03.2016 в 14:09