ни одной зазубрины на лице прямом
В пивном встретил Илюху. Одна из тех встреч, которые снимаются в кино: шарфами у обоих рожи закрыты, только глаза видны, но по ним друг друга и узнаете - такая прям эврикианская искорка пролетает. Пожали друг другу руки, пока продавец заливал мой дражайший персиковый сидр в бутылки.
- Как дела? - спрашивает Илюха. Я делаю сложное ебло и молчу, он кивает.
- А у тебя как? - в ответ спрашиваю я.
- А я в России живу, вот как мои дела.
Не знаю, когда мы вдруг все стали такими: с вот этими вот глазами, усиками-пропуском-в-трусики и закрытыми ебальниками. Илюху я помню хорошо, хотя учились мы вместе только в последнем классе, при этом когда я не шел на уроки - он был, а когда я шел - он уже где-то коробки грузил, потому что работал. Уже тогда увлекался нацизмом, тем самым, майнкампфовым, поэтому я на эту тему обычно либо не спрашивал, либо спрашивал аккуратно, но никогда с его стороны агрессии не видел - во всяком случае, в мою сторону. Помню, когда мы экзамены ходили сдавать и одновременно вышли из аудиторий, на улице та еще погодка стояла, и он расхваливал свои кирзачи: обычным ботинком в лужу наступил - промочил, а наступил сапожком - лужу сломал.
Выглядел Илюха сломанным, гораздо хуже, чем я, хотя одежда на нем хорошая - у его семьи всегда было достаточно денег.
На том и разошлись. Его отец меня не узнал.
Первого числа мать первым рейсом летит в Москву. Если бы кто-то занялся моими документами вовремя, поскольку я не имею тут никакого права голоса, я бы уже был дома. Когда я об этом узнал, бабушка посетовала, что я-де несчастный человек из-за своей полноты; и узнал я практически случайно - оказывается, мать попросила ее найти здесь ночнушку, которую когда-то купил ей отец, красивую такую, по ее словам, со стразами, прям ах.
Бабушка продолжает жутко ревновать меня к Тэнге. Мать, наверное, она к отцу так не ревновала.
Нет, я не хочу, чтобы именно ее самолет свалился в ебеня.
Не то чтобы.
- Как дела? - спрашивает Илюха. Я делаю сложное ебло и молчу, он кивает.
- А у тебя как? - в ответ спрашиваю я.
- А я в России живу, вот как мои дела.
Не знаю, когда мы вдруг все стали такими: с вот этими вот глазами, усиками-пропуском-в-трусики и закрытыми ебальниками. Илюху я помню хорошо, хотя учились мы вместе только в последнем классе, при этом когда я не шел на уроки - он был, а когда я шел - он уже где-то коробки грузил, потому что работал. Уже тогда увлекался нацизмом, тем самым, майнкампфовым, поэтому я на эту тему обычно либо не спрашивал, либо спрашивал аккуратно, но никогда с его стороны агрессии не видел - во всяком случае, в мою сторону. Помню, когда мы экзамены ходили сдавать и одновременно вышли из аудиторий, на улице та еще погодка стояла, и он расхваливал свои кирзачи: обычным ботинком в лужу наступил - промочил, а наступил сапожком - лужу сломал.
Выглядел Илюха сломанным, гораздо хуже, чем я, хотя одежда на нем хорошая - у его семьи всегда было достаточно денег.
На том и разошлись. Его отец меня не узнал.
Первого числа мать первым рейсом летит в Москву. Если бы кто-то занялся моими документами вовремя, поскольку я не имею тут никакого права голоса, я бы уже был дома. Когда я об этом узнал, бабушка посетовала, что я-де несчастный человек из-за своей полноты; и узнал я практически случайно - оказывается, мать попросила ее найти здесь ночнушку, которую когда-то купил ей отец, красивую такую, по ее словам, со стразами, прям ах.
Бабушка продолжает жутко ревновать меня к Тэнге. Мать, наверное, она к отцу так не ревновала.
Нет, я не хочу, чтобы именно ее самолет свалился в ебеня.
Не то чтобы.